С одной из санитарок 21-й городской больницы города Уфы случилась истерика вплоть до сердечного приступа. Отчаявшаяся женщина, закрывшись в подсобке, рыдала, проклиная "их всех" с криками: "Так вам и надо, что они погибли". В виду имелся тот самый ТУ-154... Все это выглядело бы кощунством в устах многодетной матери, если бы не одна вещь, которую и деталью-то назвать язык не поворачивается: решением администрации больницы у всего персонала вычли по 20 процентов из зарплаты в пользу семей пострадавших. Принудительно. Для санитарки с зарплатой в 900 рублей потеря таких денег равна катастрофе -- ей просто нечем будет кормить троих детей. Детей, которые и без того никогда не смогли бы оказаться ни в Барселоне, ни в небе над Германией. По умолчанию. Не важно, чья это была инициатива: самих властей или прогнувшихся чиновников больничной администрации. Не так важно, что и финансовой нужды в подобной инициативе не было никакой: каждая семья получила по 150 тысяч рублей из бюджета республики, еще по 100 тысяч страховки уже сейчас, не дожидаясь окончательных итогов экспертизы. По 20 тысяч долларов на каждого изъявила желание выплатить Швейцарская Конфедерация" Санитарке 21-й горбольницы такие деньги не могут привидеться ни в каком бреду или приступе истерики.

И ползет по городу странный с точки зрения чистоты сострадания (которое тоже есть, безусловно, "ведь мы же -- люди, а они -- всего лишь дети") шорох, говор, пересуд... Про то, как шла драка за бесплатные путевки среди людей, высокопоставленных и обеспеченных настолько, что это выглядело даже непристойно. Город подспудно бурлит: "Какие компенсации?! Путевки-то были бесплатные, а детям что эти тыщи? Доэкономились, богатеи..." Сложно все это обсуждать, но, как сказала мне мама одной тоже весьма талантливой победительницы всех возможных олимпиад, никуда не полетевшей: "Слава богу, что нам не на что было рассчитывать: ниже начальника треста или ректора вуза там родителей не было. А так -- министры, президентское окружение. Элитная была группа, специальная. Да еще делили, потому что и престижно, и бесплатно. Где уж было попасть остальным..." Сказала, стыдясь своего нынешнего счастья... Местным ведь известно, что среди улетевших был только один "простой" ребенок -- сын шофера, служившего в президентской администрации. И еще две девочки-аспирантки, приданные группе в качестве вожатых: обе лететь не хотели, не могли. У одной -- свадьба на носу, у обеих -- защита диссертаций осенью, но капризом высокопоставленных детей ("мы хотим только Катю") их заставили лететь...

Как достали с дачной грядки командира экипажа Александра Гросса, всего неделю ушедшего в отпуск, потому как рейс непростой и дети непростые. В Башкирии (как, впрочем, и во многих других наших удельных вотчинах) и до сих пор нельзя возражать, когда порученец со значением поднимает палец туда, наверх, и произносит весомое "велено лететь". И Александр Михайлович гнал порожняком лучший самолет с лучшим экипажем, потому что то ли дочка, то ли внучка одного из тех, кто может позволить себе такой телефонный звонок, пожаловалась на задержку. Теперь этого члена кабинета министров, говорят, уволил лично президент Рахимов. Как и кому сочувствовать -- не ясно: у номенклатуры свой свод правил, нравов, обычаев.

Можно ли, стоит ли обсуждать все это на фоне произошедшего? Вряд ли можно, вряд ли стоит... А списать бы все на озлобленность нашего люда, порассуждать о чуме расслоения на наши головы...

Но как быть с санитаркой горбольницы? Что делать с людьми миллионного города, знающими, что за несколько недель до катастрофы в трагической автоаварии асфальтовый каток раздавил микроавтобус со школьниками -- и ни сбора денег по городу, ни соболезнований президента, ни толкового расследования... И на любой уфимской кухне вам скажут теперь, что "школьники были обыкновенными, не "их", а нашими". И не укорить этих людей. Потому как понуждать к приличиям общественное мнение надо бы с каких-то более ли менее приличных позиций. Иначе оно вправе толковать действительность такой, как она есть, вне заданного к исполнению урока.

Хоронившая Уфа споткнулась не столько на своем президенте, запинавшемся по бумажке на словах о детских голосах-колокольчиках, сколько на гробах, когда их начали выносить на Советскую площадь. Толпа зароптала, сдвинулась, загудела: рядом с лакированными и красивыми (и гробы могут быть красивыми, во всяком случае -- дорогими) детскими несли простые струганые ящики с телами экипажа. Немцы, впрочем, и на их крышки положили венки и подсолнухи...

Мы наш, мы новый мир построили, но построили его так, что в нем даже перед смертью равны не все.

В чем потом можно убеждать людей? Или разубеждать?

Смею предположить, что праведными трудами сложенное богатство стыдится демонстраций перед лицом не то что горя, а и просто меньшего достатка.

Теперь в мечетях города (не заглавных, конечно, а в тех, что попроще) муллы напоминают людям ту суру Корана, которая гласит: у многогрешных Аллах отнимает не мирские богатства, не почет и не славу, а самое дорогое, что есть у правоверного, его детей. Так, во всяком случае, говорят.