На израильских галерах: без просвета

В Израиле принята, утверждена и тысячеустно озвучена формула: работать должно быть тяжело. Уже в ульпане (класс по изучению иврита), едва одолев буквы, мы узнаем про рофэ (врача) Дани, который овэд каше (работает тяжело) и его секретаршу Рахель, которая овэдэт каше меод (работает тяжело очень). Ну, вроде нашего "Маша мыла раму". Разве может Маша на первых страницах букваря мыть пол или стену? Нет. Столь же абсурдно преположение, будто работать в Израиле можно, скажем, весело или легко.

Я знавал даму-израильтянку, соблюдавшую почти сталинский режим дня:

она ложилась спать под утро, часа так в четыре пополудни покидала спальные комнаты своей виллы и давала указания на завтра садовнику и кухарке, после чего, утомившись, отправлялась в бассейн.

И что вы думаете? Она всегда была очень-очень усталой, а ее муж, мелкий владелец дюжины крепостных мирусия (из России - кстати, предлоги пишутся слитно, как я сделал только что), а также друзья дома, в один голос утверждали, что дама сия "овэдэт каше меод".

Перечень здешних постулатов не так уж велик. Авода каша (работа тяжелая, с ударением на последнее "а" в обоих словах) - один из фундаментальных. Она всегда "каша", в том числе и у начальника отдела эстетики Шмулика, и у нашего Хозяина Рафи, и у израильтянки со сталинским режимом дня. А затем следуют:

- счастлив тот, у кого есть работа, РАБОЧЕЕ МЕСТО,

- несчастлив тот, у кого ее нет,

- любая работа хороша,

- на работе надо мучиться.

От работы нельзя получать удовольствие. Работу должны сопровождать обязательные спутники: фантастическая ферула, предельное физическое и нервное напряжение, тотальное доносительство...

(Вы помните солженицынского Шухова? Поверьте, редко-редко, но и я испытывал странное наслаждение, когда споро и удачно шла моя "авода" в добытой по протекции рабочей зоне, когда не мешали, когда я был королем своего РАБОЧЕГО МЕСТА).

- чем больше работы, тем лучше, потому что завтра тебя явно не уволят и послезавтра, пожалуй, тоже, и есть возможность остаться на шаот носафот (часы дополнительные) - единственный, по сути, способ для раба получить почти среднюю израильскую зарплату. А если ты хочешь получать среднюю -ЖИВИ ЗДЕСЬ!

Я могу поклясться под присягой, что наблюдал собственными глазами 24-часовой рабочий день! Не в прошлом веке, не в Зимбабве, а тут, в Израиле, в 1993 году от рождения непризнанного евреями Христа. Был срочный заказ, и галерники с радостью провели на веслах сутки подряд, что категорически запрещено и международным, и израильским трудовым законодательством. А, малость отдохнув, отбухали еще сутки. И я вместе с ними. Потому что за переработку платят больше обычного.

Никогда не забуду рабочего - не "нашего", местного, кадрового туземца, отпахавшего тут лет пять-шесть, в трагическую для него минуту. Он получил письмо об увольнении. Рабочий плакал и не стеснялся слез. К нему никто не подошел. Ни-кто! Не подошел и я. Но не от страха проявить солидарность - у меня просто совсем не было в ту пору иврита.

Наконец, я видел самого главного и самого страшного из своих капо в той ситуации, когда прошел слух, будто его намерены сократить. Смотреть на него было невыносимо - не выдерживали глаза. Он дико метался между все теми же тремя верстаками и четырьмя станками и, будь в его руках плетка, розги, нагайка, батоги, кистень - не задумываясь, пустил бы эти орудия в ход, обрушил бы на наши плечи, лишь бы хоть на микрон повысить свои шансы уцелеть...

На израильских галерах: слезы

Равнодушие, неприязнь, ненависть, дискриминация, которыми встречает эмигранта любая страна мира, - есть вещи ожидаемые, объяснимые.

Что поделать - чужак. Он приперся сюда отнять мое РАБОЧЕЕ МЕСТО, и уже самим фактом своего массового вторжения нагружает рынок труда, бьет по моему карману. Кроме того, он нуждается в жилье, еде, одежде, что ведет к росту цен. Наконец, он не понимает моего языка, и уже этим меня раздражает. А если к тому же он еще и диковат - с моей, конечно, точки зрения - и ведет себя не так, как принято в моей среде, вовек не дождаться ему моей симпатии.

Помню, году примерно в 88-м в Ригу завезли несколько сот вьетнамцев - не было желающих трудиться на швейном, кажется, производстве. Гости Латвии немедленно занялись мелкой торговлей, кучковались на улицах и толпами отправляли на родину громоздкую металлическую посуду - кастрюли, сковородки. И я вместе со всеми ощутил к ним неприязнь. Честно пытался задавить в себе это чувство, наорал на детей за расистские интонации в ехидных репликах, и все же; все же...

В словесном определении факта переезда еврея откуда-либо в Израиль существует некая тонкость, носящая отнюдь не лингвистический характер.

Чертовски важная тонкость! Перебравшийся сюда еврей - не эмигрант, и его переезд - не эмиграция. Он - возвратившийся на Родину! "Новый поднявшийся", если в буквальном переводе. И краеугольный камень сионизма как раз в этом - собирании евреев на исторической родине. Следовательно, каждый "возвращенец" желанен, для каждого тут есть место, каждому рады.

Первый рабочий день в Израиле меня нокаутировал. Предыдущий - и до того единственный в жизни - страшный, лишающий воли нокаут я получил в далеком 68-м, когда меня привезли в КГБ и усадили перед двумя следователями. А третий - смерть мамы - я пережил уже здесь и совсем недавно, летом 96-го.

Нет, я преувеличил. Первый рабочий день в Израиле все-таки не был чистым нокаутом: еще до счета "девять" я сумел назавтра к концу ночи слезть с лежанки и выбраться на улицу, где уже подкатывал к условному месту заводской зэковоз. В свои только что исполнившиеся пятьдесят, пусть даже при спортивной выправке и внешней моложавости, я был самым старым в цехе. И единственным безъязыким. Мною командовали двое-трое парней. Что значит, командовали? Нагружали и наблюдали скорость моего перемещения с грузом. Им все время казалось, что моя скорость мала. Криками и жестами они давали мне понять, что при таком качестве работы я еще до обеда окажусь за воротами. С быстрого шага я перешел на легкий бег, но и это их не устроило. Один пристроился рядом, подстегивая меня "маэр! маэр!" (быстрее! быстрее!), а другой уселся за письменный стол катать телегу про мою профнепригодность.

Словом, вернулся я на родину.

И если бы только я! Мне-то еще повезло: во-первых, блат, а во-вторых, приличные физические кондиции, благодаря которым я выдержал два года в рабочей зоне и ушел - редчайший случай! - сам. Чем, кстати, испортил отношения с родней, как раз и бывшей этим блатом. Между прочим, впоследствии я пересмотрел свой взгляд на эту родню: сначала мне казалось оскорбительным трудоустройство в заводской концлагерь. И только годы спустя до меня дошло, что все обстояло ровно наоборот, и они, может быть, спасли нас, дав мне возможность зарабатывать какие-то деньги. Да и то сказать: а что еще, кроме простой физической работы, в состоянии выполнять немолодой, нерукастый и не знающий иврита человек. И я бы со всем согласился, все признал правильным и справедливым, - но МУЧИТЬ-ТО зачем?! Зачем ДОБАВЛЯТЬ?!

А каково моим ровесникам и людям постарше, не имеющим блата, не обладающим физической и психологической выносливостью?

Однажды в поисках небольшого подержанного электрооргана мы с женой оказались в роскошной двухэтажной квартире метров под триста, куда пришли по объявлению. Русские опознают русских вмиг: стоя на подоконнике, терла стекла "наша" пожилая женщина, как она потом сказала, бывшая учительница русского языка и литературы. Хозяйка удалилась за органом, а мы имели неосторожность спросить учительницу, как ей живется. Она на мгновение повернулась к нам, и мы увидели слезы...

Можно было не продолжать, типичная картина: хозяйка не сводит с нее глаз, контролирует каждое движение, издевается, платит меньше положенного минимума и при перерывах в работе (например, посещении уборной), вычитает оплаченное время.

Эта учительница тоже вернулась на родину.

Тотальная дедовщина - фон и суть существования "нового поднимающегося". Я слышал массу рассказов от "кандидатов" на прием в киббуц, как их обнюхивали по полгода, году, а потом отказывали. Нормальное понятие "присмотреться к новичку" здесь подменено такими испытаниями и проверками, десятую долю которых не пройдет ни один из самих испытывающих и проверяющих.

Впрочем, едва ли можно говорить о ненависти исключительно к новичкам. Друг друга коренные израильтяне тоже терпеть не могут, хотя объятия, поцелуи и похлопывания - в постоянном обиходе. Страна расколота на многие враждующие слои: религиозные и светские, правые и левые (отнюдь не по классической терминологии, экономические воззрения тут ни при чем, разделение проходит по отношению к арабской проблеме), выходцы из североафриканских стран (так называемые марокканцы) и Европы, богатые и бедные, и, наконец, все вместе - против русских последнего завоза.

За счет чего же существует государство, почему его не разрывает бурная взаимная злоба? Наверное, благодаря арабам. Они создают объединяющий фактор, и лишь борьба с ними способна сплотить израильтян. Говорят, что особенно четко это проявляется во время войн. Если так, боюсь, мне еще представится возможность в этом убедиться...

Один с сошкой, семеро с ложкой

С начальством спорить - асур (нельзя). Не выполнить указание - асур. Критиковать - асур. Это не просто опасно, нет, это безумие. Никто не станет разбираться в причинах и истоках конфликта: раба немедленно выгонят.

Откровенничать, доверяться кому-либо - асур. Продадут, заложат, настучат. Крой на здоровье правительство. Крой ту партию или эту. Но категорически не вздумай трогать данный завод, его порядки и всех-всех-всех его бесчисленных начальников. Потому что вон он сидит в своем мисраде (контора, учреждение) - всегда мрачный коах адам (кадровик). Двухсотпроцентный аналог тех отставных майоров и подполковников, перед которыми трепетал советский человек.

Выпивал я однажды с одним таким Пиней, Пинхасом, бывшим Петей. По неисправимой злокачественной глупости, а также принимая во внимание степень блата, его определили на приличное РАБОЧЕЕ МЕСТО - в заводской гальюн, где он и проводил трудодни наедине со шваброй.

Петя-Пинхас, хорошо приняв, и поведал мне, что одно из поручений "коах адама" состояло в фиксации частоты посещения заводским персоналом вверенного Пете объекта, а сверх того, в определении к.п.д. этих визитов, включая продолжительность моче(кало)испускания и праздного пребывания в сортире.

Мало им, шакалам, бдить в цехе, - промелькнуло у меня в голове. А Петю я спросил:

- И часто ты его информируешь?

- Да кажный день, - честно ответил Пинхас. - А еще велел говорить, кто что сказал. Кроме футбола и политики...

КРОМЕ ПОЛИТИКИ!

Какие же еще заботы одолевают кадровика?

Забот у него, коротко говоря, нет никаких. Рабсила, как я уже отмечал, не требует ни воспитания, ни перевоспитания. Она вообще ничего не требует. Отчетность ничтожная, да и ту в перерывах между кофепитиями выстукивает помогальщица кадровика. Идеологическую клизму ставить трудящимся не надо. Играет кадровик рольку работающего "каше меод" и копит дерьмецо на всех и каждого...

Мы неплохо помним андроповские времена, когда власть выгнала милицию на улицу. До того милиция была где-то в вечных гостях у самой себя, там же жрала водку и покидала убежище не чаще профлидера Рафи. А вот израильский меназль (начальник) выгнан "на улицу" изначально. Его стол - тут же, посередь производственных процессов, ибо РАБОЧЕЕ МЕСТО надсмотрщика должно находиться, естественно, в гуще надсматриваемых. Такова КОНЦЕПЦИЯ, - объяснил мне как-то крупный босс, случайно узнав, что в Русии я тоже был кое-каким менеджером и имел в подчинении пятьдесят с лишним человек.

- Ты не понимаешь, - с сожалением говорил он, - это концепция: менаэлим всегда должны быть рядом с рабочими. И чем больше менаэлим, тем лучше!

Да. Верно. Вот и шестой за день ревизор от метрополии заскакивает в цех и рычит:

- Я вас заставлю работать, как в Германии!

Это как же? Нет предела интенсивности труда? Но если уже достигнуто 99,98 процента, а оставшиеся 0,02 просто неуловимы, то каким образом вскрыть и реализовать столь микроскопический резерв?

А вот для того и КОНЦЕПЦИЯ. Будучи успешно внедрена, она дает результат: 99,99999... Не идеал, но все же...

Контролируется все. Существует масса прямых и косвенных показателей производственной отдачи каждого кадра. Зато труд капо количественному учету не поддается. И в ход идут иные критерии - степень озлобленности! степень остервенения! число уволенных за определенный отрезок времени! "Халаш!" (слабый!) - сказал тот же крупный босс про самого приличного и наименее жестокого из моих начальников. Сказал кому-то, но при мне, не предполагая моего продвижения в иврите.

Перекрестный контроль. Контроль стоячий и ходячий. Наблюдающий целенаправленно и бьющий по площадям. Персональный. Взаимный.

Бдят все - и за всеми. Недаром чиновничество, включая начальников среднего ранга, как правило, помещено в стеклянные клетки, прозрачность которых гарантирует ежесекундный присмотр каждого за каждым. А теперь в моду входят еще и видеокамеры постоянного слежения. Какие неслыханные усилия направлены на стопроцентный "съем" с трудящейся единицы!

Между тем, я повторюсь, умный и знающий руководитель вовсе не должен нуждаться во всех этих ухищрениях. Умный и знающий всегда в состоянии оценить и объем работы, и необходимое для ее выполнения время, и качество труда конкретного подчиненного. Да, с небольшим допуском. С плюсом-минусом. Ну и что? Кроме всего прочего доверие окрыляет человека, повышает его цену в собственных глазах. Доверие - эффективно!

Выше я уже писал о критериях отбора кадров, основополагающим из которых в Израиле является "витамин Пи" (так оно и звучит на иврите), где Пи - это протекция. Второе слагаемое - особенно если речь идет о должности выше говночиста - "теуда" или "теудот" (удостоверение, диплом, свидетельство или удостоверения, дипломы, свидетельства).

Вообще говоря, мир теории и мир практики редко пересекаются в реальной жизни, они существуют параллельно, и каждому отлично известна колоссальная дистанция между "как положено" и "как есть", идет ли речь о законодательных актах или моральных императивах.

Столь же наглядно это вопиющее противоречие проявляется в наличии "теудот", которыми увешаны кабинеты врачей, адвокатов, ученых, директоров. Я вспоминаю в этой связи, как печатал на русском по просьбе одной местной мадам перечень ее дипломов. Мадам заполучила (по блату, естественно, - хотя и в результате жесточайшего "конкурса") должность директора школы, и ей потребовалось оповестить русскоязычную общественность околотка о своих достижениях.

Это было умопомрачительно! Она закончила кучу таких и сяких курсов, два университета, повышала квалификацию за морями-океанами, имела роскошные бумаги с ликами американских президентов и английских премьеров. При самой высокой научной степени в стране - третьей (это уже рядом с профессором или именно профессор, боюсь наврать), мадам обладала, судя по бумагам, двадцать пятой степенью! И можно было не сомневаться - она действительно училась, сдавала массу экзаменов, числилась крупным знатоком педагогического процесса, работала и завклубом, и учителем, и еще кем-то этаким...

При всем этом я хорошо знал, как ненавидит она и детей, и их родителей, как груба и высокомерна с ними и как они отвечают ей полной взаимностью. Теория и практика...